Низовских Н.А. Во что верят российские психологи?

Н.А. Низовских

Во что верят российские психологи?

Целью статьи является стремление обозначить роль веры в психологическом понимании и исследовании человека на современном этапе развития российского общества.

В эпоху смены типов научной рациональности, когда «трансформируется идеал ценностно нейтрального исследования», когда «научное познание начинает рассматриваться в контексте социальных условий его бытия и его социальных последствий» (Степин, 1997), постановка вопроса о том, во что верят психологи, наряду с исследованием того, как они рефлексируют свою деятельность (Е.В. Левченко) и как они шутят (А.В. Юревич), представляется правомерной.

Актуальность проблемы обусловлена тем, что постнеклассический тип рациональности, расширяя поле рефлексии над деятельностью, эксплицирует «связь внутринаучных целей с вненаучными, социальными ценностями и целями» (Степин, 1997, с. 120). Когда в центр научных исследований поставлены уникальные, исторически развивающиеся системы, в которые как отдельный компонент включен и сам человек, требование экспликации ценностей «не только не противоречит традиционной установке на получение объективно-истинных знаний о мире, но и выступает предпосылкой реализации этой установки» (С. 121).

Каким ценностям служит современная российская психология? Во что верят российские психологи? Название статьи определилось знакомством с размышлениями Ивана Александровича Ильина о вере, ее отношении к знанию, и ее роли в духовном обновлении человека и общества (Ильин, 2004). Каждый человек во что-то верит, даже если утверждает обратное, полагал И.А. Ильин. Под отношением веры он понимал нечто такое, что люди «принимают за главное и существенное в жизни; что действительно и есть для них самое важное, чем они дорожат и чему они служат; что составляет предмет их желаний и стремлений» (Ильин, 2004, с. 68). Жить на свете – значит выбирать и стремиться; кто выбирает и стремится, тот служит некоторой ценности, в которую он верит (С.71). Человек может дорожить своей верой или пренебрегать ею; может превращать ее в слепой и разрушительный фанатизм или же «отводить ей один уголок своей души, и притом самый трусливый и лицемерный»; он может «заблуждаться в своей вере и идти по ложным путям; он может разочаровываться в своей прежней вере и отходить от нее; хуже того, он может изменять своей вере по расчету и «продавать» ее (Там же). Эти слова И.А. Ильина мы можем обратить к себе и своему профессиональному сообществу. Верят ли психологи или просто знают? И если верят, то во что? Дорожат ли они своей верой? Не разочаровались ли в ней? Не стала ли фанатичной их вера? Не изменяют ли они своей вере по расчету, не «продают» ли ее?

Подчеркнем, речь идет об особом состоянии веры. Вера в познании не то же самое, что познавательная уверенность; «верить» – это гораздо больше, чем «признавать за истину» (И.А. Ильин). О вере, по мысли И.А. Ильина, «позволительно говорить только там, где истина воспринимается глубиной нашей души; где на нее отзываются могучие и творческие источники нашего духа; где говорит сердце, а на его голос отзывается и остальное существо человека…» (С.69). Для И.А. Ильина – это совсем не метафоры. Но есть ли такое отношение – отношение веры – в современной российской психологии? Полагаю, что более всего оно присутствует там, где есть духовное пониманием человека, которое влечет за собой особенности постановки и решения исследовательских задач. По мысли Ильина, «духовное понимание человека видит в нем творческое существо с бессмертною душою, живое жилище Духа Божия, самостоятельного носителя веры, любви и совести. Жизнь этого существа есть таинственный, внутренний процесс, процесс самоутверждения и самостроительства». И далее И.А. Ильин пишет: «Безумно и преступно гасить этот творческий очаг на земле. Заменить его нечем, обойтись без него не возможно. Несовершенства же его преодолеваются и могут быть устранены – только им самим, в процессе внутреннего горения. Для того чтобы стать лучшим и жить лучше, человек должен принять данный ему от Бога и от природы способ бытия и совершенствовать свою жизнь изнутри» (Ильин, 2004, с. 317).

Традиции духовного понимания человека возрождаются в последние десятилетия усилиями многих и многих российских психологов, прежде всего работами Б.С. Братуся, Ф.Е. Василюка, В.И. Слободчикова. Борис Сергеевич Братусь пишет о том, что «в истории психологии свершается как бы некий круг, и мы возвращаемся <…> к месту, откуда когда-то вышли. Психология начала разрывом с философией, этикой, теологией, с потери понятия души, с постулата естественнонаучного подхода к человеку как к объекту, вещи среди вещей, с <…> редукции духа к материи, сугубой объектности, телесности. Душа и дух надолго исчезли из поля внимания, вернее, стали рассматриваться производными, вторичными от материального (телесного, вещественного) мира» (Братусь, 1997). Сегодня, когда понятие души возвращается, Б.С. Братусь ставит перед психологией задачу «соотносить личность с тем, что бесконечно ее больше, соотносить определенное и определяемое с тем, что не определено и неопределимо».

У части отечественных психологов смена парадигм вызывает рационалистические опасения и неприятие (Юревич, 1999). Вместе с тем обозначившиеся тенденции имеют место и в других странах. Еще О. Вейнингер писал, что «вера в душу есть все, что угодно, только не суеверие и не простой обман духовенства» (1998, с. 240); идея о душе человека как микрокосме – самое глубокое создание философов Возрождения, хотя первые следы ее можно найти уже у Платона и Аристотеля, которые видели в ней истинную сущность человека; идее микрокосма в человеке учили Эмпедокл и Плотин (С. 245-246). Современное сознание уже не смеет отмахнуться от познания души (Юнг, 1993, с. 300). Для А. Маслоу существование души также очевидно, как очевидно и то, что современная психология должна вернуть свой изначальный предмет. Маслоу не разделял опасений тех, кто полагает, что «такой "ментализм" разрушит всю науку». Напротив, он был уверен в том, что «наука, в которой сохранилась душа, не менее, а намного более могущественна» (Маслоу, 1999, с. 150). Дж. Бьюдженталь (2001), опираясь на опыт психотерапевтической практики, утверждал, что душа «осязаема» и свободна; и что «все люди и, наверное, большинство животных обладают душой, хоть в какой-то мере. Есть люди, о душе которых мы узнаем только по ее отсутствию, и очень точно называем таких людей "бездушными" – дух покинул их. Говоря о других, мы используем выражения типа "одухотворенный" или человек "высокой души". Каким бы множеством значений ни обладали эти слова, без сомнения, они передают некоторый смысл, который разделяют все».

Полемика о природе внутренней субъективной реальности человека достаточно остра и сегодня. Это отчасти можно объяснить тем, что «в состав любой гуманитарной теории имплицитно входит некоторый эмоционально-личностный опыт ее автора» (Юревич, 2003, с. 11). Именно различия в опыте переживания собственной субъективности, вероятно, более всего определяют непримиримость позиций ученых в вопросе о духовности человека. Слова душа и дух часто используются в обыденной речи, а также в песенном и поэтическом творчестве («на душе кошки скребут», «душа поет», «глаза – зеркало души», «душа на распашку», «упал духом», «собраться с духом», «как на духу», «я не люблю, когда мне лезут в душу…», «на любовь свою душу настрою» и т.д.). Но, даже употребляя слово душа, далеко не все верят в ее существование как особой субстанции. Здесь важен опыт открытия собственной души или, если такого опыта нет, принятие свидетельств других людей, переживших подобное. Людей, знающих свою душу, открывших ее как субстанцию, готовых говорить о ней, очень мало. Д.Б. Богоявленская, к примеру, пишет о душе следующее: «Хотя ныне ее и вернули человеку, и даже в качестве предмета психологического исследования, никто не знает, где она находится. Французские ученые думают, что она находится в сердце. Англичане считают – в голове. А заслуженный деятель науки, академик, хирург Краснов утверждает, что видел ее во время операции одного крупного чиновника... в пятках». (Богоявленская, 2002, с. 302). Когда я прочитала об этом, на память пришло народное выражение – «душа в пятки ушла», и я подумала, что народзнает, что говорит. Человека, пережившего опыт открытия души, уже никто не сможет убедить, что ее нет. Как писал С.С. Аверинцев, «с концепциями можно спорить; с опытом души спорить нельзя»(Аверинцев, 2001, с. 482). М.К. Мамардашвили говорил об этом так: «Если я действительно до конца понял, что такое "Я", то у меня есть "Я". Я есть "Я". Точно так же, как человек, знающий, что такое душа, имеет душу. И, наоборот, о человеке, который рассуждает, что ее не существует, можно сказать, как однажды сказал о ком-то Михаил Булгаков: "Ну, если он так настаивает и так говорит, значит, у него действительно нет души"» (Мамардашвили, 2000, с. 257). Когда на одной конференции уважаемому коллеге, представлявшему доклад о «живом» чтении, был задан вопрос, не связано ли понимание текстов при живом чтении с деятельностью души (анимы), коллега сказал буквально следующее: «Пожалуйста, обратитесь с этим вопросами, в церковь». Конечно, можно и не обсуждать такие вопросы, если дети читают, понимают прочитанное, любят читать…

Но именно с распадом души современного человека М. Воловикова и А.Трофимов связывают забвение и утрату навыков внутренней работы, появление массового человека и массового сознания (Воловикова, Трофимов, 1995, с. 9-10). Авторы приводят в связи с этим потрясающее по своей силе рассуждение Павла Флоренского: «Какой глубокий смысл в том, что научная психология – бездушная психология: ведь и впрямь у людей нашего времени нет души, а вместо нее один только психический поток, связка ассоциаций, психическая пыль. День мелькает за днем, "дело" за "делом". Сменяются психические состояния, но нет цельной жизни. Если у души отрицают субстанциальность, то это вовсе не выдумка психологов, а действительное самопознание, содержание которого сводится к тому, что не бывает переживания себя как субстанции при современном распаде души».

Признание «души» как субстанции, не означает, конечно, что научное исследование должно препарировать ее непосредственным образом. Психология, если она хочет оставаться научной дисциплиной, должна ясно сознавать свои ограничения. Наиболее отчетливо эта мысль проводится Б.С. Братусем, который посвятил жизни души в психологии специальную работу (Братусь, 1998). Психология как научная дисциплина должна остаться на психологическом уровне изучения человека, согласившись с определением «я» человека, его души и духа как метафизических реальностей. И все же, именно как научная дисциплина, психология обязана принимать во внимание абсолютную реальность этих «нереальностей».

«Знание и вера совсем не исключают друг друга» (Ильин, 2004, с. 93). В области веры имеется своя особая достоверность и свои полноценные основания; не замечать их или отвертываться от них можно только по недостатку духовного опыта (С.85). В свою очередь, как писал И.А. Ильин, настоящий ученый «не верит в отвлеченные схемы и мертвые формулы и хранит в себе живое ощущение глубокого, таинственного и священного». Этим объясняется то обстоятельство, что среди настоящих и великих ученых многие питали и питают живую веру в Бога (С.87).

Л.С. Выготский подчеркивал, что «сама попытка научно подойти к душе, усилие свободной мысли овладеть психикой, сколько бы она ни затемнялась и ни парализовалась мифологией, т.е. сама идея научного строения о душе содержит в себе весь будущий путь психологии, ибо наука и есть путь к истине, хотя бы ведущий через заблуждения» (Выготский, 1982, с. 428). Есть ли у нас шанс понять, во что верил Л.С. Выготский? Если исходить из слов И.А. Ильина, «скажи мне, что для тебя самое важное в жизни, и я скажу, во что ты веришь» (Ильин, 2004, с. 69), то Л.С. Выготский верил в духовно осмысленную жизнь человека. О н писал, что «нельзя жить, не осмысливая духовно жизнь. Без философии (своей, личной, жизненной) может быть нигилизм, цинизм, самоубийство, но не жизнь. Но ведь философия есть у каждого. Надо растить ее в себе, потому что она поддерживает жизнь в нас. < … > Самое главное – сама жизнь – небо, солнце, любовь, люди, страдание. Это все не слова, это есть. Это подлинное». Эти слова о главном в жизни Л.С. Выготский адресовал своим ученикам и соратникам. Их можно считать его духовным завещанием. В это нельзя не верить. И «надо самому начать быть по-новому»…